Хам и хамелеоны. Роман. Том I - Вячеслав Репин

В тот вечер они так никуда и не попали. Конца не было выяснениям отношений. Нина уверяла, что кокаин завалялся в ее сумке случайно. Как можно поверить в такую случайность? Николай продолжал настаивать. Шаг за шагом сдавая позиции, Нина призналась, что порошок попал к ней не в первый раз. Но больше всего его выбивал из колеи сам тон объяснений. До чего, мол, не докатишься от скуки и уныния! В теплом, мерзком, опостылевшем болоте, в которое превратилась ее жизнь, она, несчастная, увязает день ото дня всё глубже, и жить так дальше не может и не хочет.

На вопросы, откуда взялся порошок и как давно это продолжается, Нина раздраженно бросила:

– Да его же где угодно можно купить! По всей Москве продается. Какой же ты наивный, ей-богу, просто сил нет.

– И почем это добро?

– Дорого, но не очень.

Она как будто издевалась над ним.

– Какую дозу ты принимаешь?

– Одну десятую.

– Одну десятую чего?

– Грамма.

– Ты что, взвешиваешь?

– Послушай, какой же ты… Ну, что ты хочешь?

Отправлять жену прямиком в клинику для наркоманов? На обследование? На лечение? Принудительно? Уговорами?.. Об одном из таких заведений в Подмосковье он уже был наслышан, адресок предлагали родственнику компаньона Гусева, который пытался вытащить из ямы племянника, комиссованного из армии. Николай просил Нину опомниться, подумать о своем здоровье, о дочери, о больной матери…

А затем обоих как прорвало. Она вдруг стала обвинять его в изменах. Буквально на днях он будто бы участвовал «в скотском кутеже». Она считала себя униженной, а его самого со всеми его друзьями и партнерами – ворюгами, скотами и циниками, как раз теми самыми зажравшимися новыми русскими, с которыми они так не хотели себя отождествлять…

Николай знал, о чем говорит Нина. Для московского бомонда не прошло незамеченным его недавнее появление на людях с Аделаидой Геккер. С ней он встречался не в первый раз, но после Тулы и похорон впервые. Сделал себе поблажку – увы! Что ж, он был готов расплачиваться за этот срыв. Единственное, что удивляло, – стремительность, с которой слухи расползаются по Москве. Что делать? Да ничего теперь не поделаешь, это он понимал…

Самым паршивым было то, что понимал он и другое: один день общения с такой девушкой, как Адель, пусть раз в три месяца (большего распутства он не позволял себе), стоил не только шести стодолларовых бумажек, которые она брала за вечер, но и вообще любых неприятностей. Элитная «девушка по вызову», умная, образованная и к тому же редкой красоты, некоторых она принуждала дожидаться свидания с ней неделями, но для Николая всегда делала исключение.

Стоило на миг смириться с фактом такой вот формальной измены, как становилось очевидным, что это даже нечто вроде прививки, которая позволяет оградить себя от зла еще большего – измены серьезной, такой, что может привести к развалу семьи. Так что ничего смертельного и непоправимого в проступке своем Николай не видел, хотя и раскаивался теперь в содеянном…

Помимо всего прочего на голову его сыпались в тот вечер и обвинения в нечистоплотности. Якобы пару лет назад учредителей компании, на горбу которых «банда компаньонов», среди которых был и он, Николай, въехала в бизнес, прогнали в шею, выставив этих честнейших людей на улицу и обобрав до нитки. Но разве сам он не вспоминал об этом с сожалением? Разве не сделал он всё от него зависящее, чтобы загладить свою вину? Одному из уволенных Николай нашел работу. Второму перевел на счет денег. При сегодняшнем положении дел он воздержался бы от крайних мер. Но так устроен мир и распроклятое общество людское: слабых и немощных оно сталкивает за борт, стоит им чуть зазеваться, а сильных или просто избранных (кем и зачем – вопрос особый) обязательно превозносит за заслуги действительные или мнимые. Что примечательно, большинство людей отказываются понимать, что благополучие свое их преуспевающие собратья создают собственными руками, пользуясь несовершенством мироздания и его законов. Сожалеть можно было только о том, что остающиеся на плаву, те, кому удается не выйти из игры раньше времени, оказываются не только самыми живучими, а зачастую и самыми отпетыми негодяями…

Когда компаньоны попросили Николая на неделю-две поселить у себя партнера из Силиконовой долины, вместе с которым он должен был вернуться из Америки, Николай ответил согласием не раздумывая. Обычно компаньоны поровну делили вынужденную заботу над теми, чье присутствие в Москве в данный момент было им необходимо. Пригреть же Грабе в домашней обстановке – значило, по расчетам партнеров, заполучить над компаньоном-иностранцем полный контроль. Квартира Николая на Солянке, куда он перевез семейство с Сивцева Вражка, как нельзя лучше подходила для этой цели.

Из двух выселенных коммуналок, находившихся одна под другой, перекроенных и совмещенных, получилась вполне приличная квартира. На нижнем этаже располагались три спальни, на верхнем – две. Вселение очередного гостя должно было усложнить жизнь разве что домработнице и поварихе Тамаре, но та сложностей не боялась, и вместе они прекрасно справлялись со всеми делами по дому…

Закоренелый холостяк и ловелас, Ласло Грабе сразу понял, куда попал, и делал всё, что было в его силах, чтобы в приютившем его доме царили мир и взаимопонимание. И, как ни странно, своего добивался.

Вечера проходили весело. Тамара, дважды приготовившая отменный ужин, больше не отходила от плиты. Николай повысил ей жалованье. Да и сама Нина вдруг прекрасно справлялась с ненавистной ей в обычные дни ролью домохозяйки. Вечера она проводила дома, скука домашней жизни ее больше не угнетала.

Иронизировать над партнером мужа вошло у Нины в привычку. Человек добродушный, Грабе принимал ернический тон хозяйки дома без особых эмоций. И Николай, хотя и чувствовал, что жена в любой момент может перегнуть палку, нарушив все рамки приличий, не очень напрягался по этому поводу – знал по опыту, что американцы народ необидчивый, особенно если заинтересованы в чем-то материально.

Балетных гастролей, а тем более спектаклей труппы Мариинского театра, с которой дочери уже приходилось выступать, Нина не пропускала, с тех пор, как Феврония поступила в академию. Но на этот раз муж поздно спохватился, и заниматься билетами в Большой пришлось Грабе. В самый последний момент он достал их через свое посольство и послал домой с водителем. День был будний, и встречу назначили друг другу уже в театре…

До начала представления оставалось всего ничего, а Ласло как сквозь землю провалился. Суетясь и нервничая, опасаясь, что и на этот раз по его вине всё пойдет кувырком, даром морочили друг другу голову звонками и уточнениями, Николай неоднократно обошел гардероб и решил еще раз выйти на улицу. Но Нина заметила американца в группе людей, вплывших от входа к гардеробу.

Выделявшийся из толпы своей фирменной улыбкой рассеянного джентльмена, Грабе представил чету Лопуховых своему посольскому эскорту. Норман, коренастый американец с багровым келоидным рубцом над верхней губой, с приторной улыбкой протянул Николаю для пожатия свою короткопалую пятерню. Рядом с ним возвышалась на тонких каблуках стройная особа в сером костюме – француженка Мишлен.

Николай повеселел. До театра он успел промочить горло и теперь был настроен благодушно: налево и направо отвешивал свои коронные «здрасте», пробираясь через толпу, улыбался и то и дело махал кому-то рукой. Нина удивлялась, откуда у ее сильной половины столько знакомых в Большом театре, ведь ей никогда не удавалось уговорить его сходить с ней ни в оперу, ни на балет. Сейчас же, видя его раскованное поведение в таком пафосном месте, она немного стеснялась мужа, побаивалась его необузданного радушия, сквозь которое проглядывало неумение держать себя. Благовоспитанность в любой момент грозила обернуться каким-нибудь конфузом: отдавленными ногами или раскатистым хохотом над собственной псевдозаумной шуткой, не всегда и не всем понятной. К тому же Николай чуть ли не кичился своей избыточной простотой и отсутствием хороших манер, давно уяснив, что если уж Бог одарил тебя каким-то минусом, то лучше без комплексов выставлять его напоказ, а не делать вид, что проблемы не существует.

Чувствуя себя как рыба в воде, Ласло возглавлял компанию, хотя дорогу в ложу показывала француженка, при этом он сыпал комплиментами, активно жестикулировал и нес несусветный вздор: посольский клерк, достававший для них билеты, заверил-де его, что в ложе, обычно резервируемой для дипкорпуса, куда удалось пристроить их компанию, любил сидеть сам «отец народов».

Ложа была почти свободна. Лишь в углу сидела пара – по виду англичане. Типичный «белый воротничок» в черном костюме отвесил им сдержанный кивок, зачем-то поменялся местами со своей томной пассией и стал изучать зал в бинокль.